М. пришел ко мне в кабинет вместе со своей мамой, мальчику пять лет, развитие по остальным показателям в “пределах нормы”, но почему-то этот симпатичный мальчуган очень мало использует речь (на уровне двухлетнего ребёнка). М. активен: охотно исследует кабинет и его содержимое. Я совсем не против, но мама все время эту его активность “гасит”, одергивает его, когда он хочет не спросив разрешения повертеть в руках какую-нибудь игрушку. Вскоре я узнаю, что М. поздний ребёнок, мама очень тревожится из-за его безопасности и практически от него не отходит. Я предлагаю ей немного отдохнуть, пока мы поиграем. В конце концов она “сдаётся” – перестаёт комментировать каждое действие сына и начинает наблюдать за нашей игрой.
В кабинете, где я тогда принимал, стоял игрушечный замок. М. начал открывать и захлопывать ворота этого замка. Я попробовал привести гостей – маленьких зверушек и человечков, которые могли поместиться в ворота. Вначале он реагировал нервно, но уже через несколько минут понял, что я ни на чём не настаиваю, а просто выставляю фигурки неподалёку от ворот замка. М. стал выборочно запускать их внутрь, чтобы практически в тот же момент с радостным криком выкидывать наружу.
На следующем этапе М. использовал фигуру монстрика в качестве сторожа или хозяина дома, выкидывающего гостей вон. Затем М. позволил мне самому подводить фигурки к воротам и говорить “тук-тук”. Постепенно игра стала усложняться, вокализации М. оформились вначале в короткие слова, а затем в словосочетания. Через две-три встречи мама рассказала, что вне кабинета М. теперь тоже разговаривает – сбивчиво и не слишком разборчиво, но зато охотно и даже радостно.
М. приходил ко мне на сеансы около десяти лет назад. В то время я ещё не переехал в Прагу и не принимал как психоаналитик (я позиционировал себя как клинический психолог и игровой терапевт). Однако этот случай интересно рассмотреть с точки зрения психоанализа. Для маленьких детей слова являются объектами, которыми можно обмениваться также, как и всем остальным (1). Судя по всему у М. не было возможности свободно оперировать объектами. Мама не давала ему в достаточной мере проявлять инициативу, спонтанно себя выражать. Мальчику буквально не хватало места, чтобы развернуть свою игровую деятельность вовне (в этом возрасте любая деятельность – игровая). В сложившихся обстоятельствах М. нашёл для себя вполне закономерное решение: “закрылся за воротами” и минимизировал своё участие в обмене словами-объектами. Неназойливое “тук-тук”, с которым я постучался к нему в ворота, нашло в нём отклик во многом благодаря тому, что его мама в этот момент лишь наблюдала за игрой со стороны и не говорила, что и как ему делать.
Конечно причин у молчания М. было больше, скорее всего оно было симптомом всей его семьи – проявлением чего-то, что в ней не ладилось. На мой взгляд этот случай хорошо иллюстрирует, что само по себе обращение к третьему лицу (человеку внешнему по отношению к отдельно взятой семье, но предположительно обладающим неким знанием) уже может иметь позитивный эффект.
(1) Для взрослых слова и сообщения, которыми они обмениваются, точно также являются вполне материальными объектами, но они успели об этом подзабыть. Напоминанием может послужить работа Кляве Ржечи, которую я выбрал в качестве иллюстрации к этой заметке.
