Многие психоаналитики полагают, что сеанс должен длиться ровно 50 минут. При этом те, кто твёрдо придерживается строгого сеттинга (ни минутой больше, ни минутой меньше), обычно считают себя ортодоксальными фрейдистами. Любопытно, что сам Фрейд не проводил сеансы с секундомером. Например, в знаменитом случае Ганса он прямо пишет, что сеанс с мальчиком и его отцом был коротким. А о том, что используемая им техника подходит именно ему и что остальным практикующим психоаналитикам лучше изобретать свои технические приёмы, Фрейд говорил многократно.

Жак Лакан ввёл в психоаналитическую теорию понятие «пунктуация». Длительность лакановского сеанса регулировалась тем, что говорилось на сеансе. Когда анализант высказывал нечто, резонирующее с его бессознательным желанием или наслаждением, Лакан мог сказать «достаточно», или хлопнуть в ладоши, или остановить сеанс любым другим способом. Остановка сеанса могла произойти когда угодно: на 10-й, 20, или 45-минуте. При этом Лакан не ставил точку; такое прерывание сеанса можно скорее назвать запятой, после которой процесс анализа не останавливается.

В настоящий момент существует немало свидетельств людей, прошедших анализ у Лакана. Известно, что между сеансами у лакановских анализантов как будто появлялось дополнительное время (эффект запятой) на то, чтобы поразмышлять, «взвесить» сказанное ими накануне: «Что же я такое сказал(а), почему он прервал сеанс именно на этом слове?». А на сеансах они, напротив, ощущали срочность того, зачем они пришли — ведь сеанс мог окончиться в любой момент.

В своей психоаналитической практике в Праге я редко провожу сеансы короче 30-ти минут, обычно они стремятся к заветным (для «ортодоксальных» фрейдистов) 50-ти минутам. Тем не менее, я не раз имел возможность удостовериться в позитивной роли, которую пунктуация играет в процессе анализа.

Один молодой человек, назовём его Р., приходя ко мне в кабинет, рассказывал, что квартира его родителей вся заставлена книгами и вещами. В то время родители давлели над ним своим авторитетом, хотя он жил отдельно и не так часто их навещал. Р. все время говорил о «глобальном разговоре», который по его мнению должен был состоятся между ним и родителями. В результате такого разговора Р. хотел узнать, как его родители «на самом деле» к нему относятся.

Однажды этот молодой мужчина описывал на сеансе, как он по собственному почину убирался в родительской квартире. «И вот разбираю я весь этот храм у них на балконе…», – разумеется он собирался сказать «хлам», но произнёс «храм». Я не стал как-то интерпретировать эту оговорку. Вместо этого я повторил её словно эхо и сказал своему анализанту, что буду ждать его в это же время через неделю. Таким образом, игра слов «хлам-храм» приобрела статус (само)интерпретации. Родительский хлам, в окружении которого вырос Р., действительно был для него чем-то вроде храма.

Вскоре Р. перестал ожидать «глобального разговора» с родителями, и начал ощущать себя автономнее. Не последнюю роль в этих переменах сыграл тот факт, что мы не стали «забалтывать» его оговорку — благодаря «преждевременной» остановке сеанса, он смог использовать означающее «храм» для переоценки своего отношения к родителям.